Добрый день! Я — Киник, представляю Самшит, часть вторая, Как финикийцы — алфавит, мы новый рэп изобретаем. Хоть через «е», хоть через «э», конкретно здесь не так уж важно, Об остальном же расскажу сейчас вальяжно я. Во-первых, это рэп на русском, но язык наш — не игрушка, А орудие поэзии, о чем писал сам Пушкин А.С. Простой ликбез, мотай на ус среди завес: Дороже золота на рынке знания вразвес. Не ОБХСС, но столь же ревностен к процессу, Когда тянут, что лежит, будто последние балбесы. Пункт второй, за чистоту родного слова, Как это ни печально, но вступиться должен снова. Уж слишком много в нашей жизни стало кальки, Ты в ней утонешь как песчинка среди гальки. Всюду маффины, капкейки, митболы, кейсы на фрилансе, Матерясь, идёшь по улице, как школьник без шпаргалки. Зачем заискивать, смотря тупо на запад, Быть как помойный пёс, что среагировал на запах, Не зная, где, не зная, что, тянуть, не думая, а надо ль? Тащить домой к себе обглоданную падаль. Не ретроград, конечно, я, язык ведь как ручей, Течёт, переливаясь через тысячи речей. И он ничей, и он всеобщий, для бичей и для рабочих, Но не каждый англицизм сгодится под кирпич для зодчих. Пунктом три идёт глоссарий или лексикон, Забудь про рэп как субкультуру, сленг, наркотики, жаргон. Ты не услышишь здесь про сук, где мои деньги — Это клише и моветон, сказать имею, что, поверьте. И поэтому подстраиваться не буду я под толпы, Делать также как и все — не выйдет никакого толка. В такт и мимо такта писать текста На вахте самообучения де-факто. Пункт четвёртый и, пожалуй, заключительный, Но самый важный для всех наших ценителей. Весь этот текст, и этот рэп, и эти песнопения — Это не прихоть от безделья, это умозаключения. Моя позиция, порою, заблуждения, Попав к тебе в подкорку, сразу может ждать забвение Но важно то, что я пытаюсь донести до тебя мнение, Запрятанное в дебрях сочинения. С ним можно спорить, даже нужно, а не просто соглашаться, В спорах — истина, а не в словах глашатаев. Таков мой иск, моя претензия, ходатайство, Судить тебя меня, пока же, слушай треки далее. Андеграунд — в массы не за «лойсы» или «классы», Мы в лассо тебя поймаем как гусыню — арзамасцы. Подача вновь навылет без подачек и утилит, Напрямую, вновь триумф, без удачи и на стиле.

Килогерцы громче, километры строчек, Круговерть, и почва из-под ног уходит. Снова роюсь в прошлом словно в сточной яме ночью, Может быть и правда, молча проще, А то как в болоте тонешь, говоря слова. Снова спорю сам с собою Словно сыплю раны солью, Сплю с трудом и спиться вскоре Мне, увы, не хватит воли. Сколько стоит моё слово? За сто баксов сдам любого. Сонный город успокоит, скажет: «Скоро будет поздно, Костным мозгом слышу возглас: Внутри голос просит помощь: «Хватит воя о больном!» Та паранойя как войной сотрёт, Что было дорого, дорогу Поллока Озвучит колокол — сложна судьба художника. Я хотел бы делать деньги. Делать бизнес. Я хотел бы делать музыку. Всё вам высказать, Но я меняю девять часов в день на нищету по своей воле, И улыбаюсь, будто я этим доволен. Сквозь пальцы видны пустые глазницы, Подстрелил аиста, сбил с руки синицу, Целью на год установил не спиться, Цели на день идут в стопку стройной вереницей. Целыми днями сублимирую потребности, Кто тут без греха? — Кинь камень бесконечности. Что я из себя, представляю я не знаю, Вышел из себя и ключ медленно глотаю. Вернусь не скоро, может даже никогда, Говорят: «Делай раз», — я же делаю два: Раз, квартира, раз, работа, раз, жена, ммм... забота. «Где ж моя любимая?» — спросил у телеграм-бота. Вот это вот всё мне точно надоело, Чтобы защититься начерчу вокруг круг из мела. Можно сколько хочешь притворяться, ты поверь мне, — Как бы не было прекрасно, не остановится мгновенье. Но ты пойми, мы все больны. И порой неизлечимо. Кто здесь псих, а кто здоров понять нельзя — неразличимы. Умирая изнутри, души эмоции властны мы Выплеснуть наружу сквозь немоту и шумы. Увы-увы, умы больны. И порой неизлечимо. Под личиной доброты плуты запрятаны незримо. Озирая мир вокруг, вскрываем мы его нарывы, В этом наши цель и долг, иначе кто мы, как не гниды? Прокрастинирую по красту краше надписей Покраса, Будто Гуинплен — гримасой, выделяясь на контрасте Среди серой биомассы менеджеров по продажам, Существую, вроде, рядом, но как в противофазе. День прошёл, снова дома, чуть приблизился я к гробу, Полон злобы, нутром чую, превращаюсь в мизантропа. Я горю, бикфордов шнур, слово лезет на рожон, Свысока на лист я щурюсь как на цитадель — донжон. Без руля и без ветрил, без лекал и без мерил, Душу с разумом свою не раз доселе я мирил, Пытаясь вставить смысл между тире, точек, запятых, Но чем больше пишу строчек, тем и больше их пустых. Ночи напролёт с досады вою как койот, Гора бумаги нарастает, сокращая лесной фонд. Вместо злобы исступление, засыпаю наконец, Но неудача в новой битве не заставит зарыть меч войны. Мы все больны. И порой неизлечимо. Кто здесь псих, а кто здоров понять нельзя — неразличимы. Умирая изнутри, души эмоции властны мы Выплеснуть наружу сквозь немоту и шумы. Увы-увы, умы больны. И порой неизлечимо. Под личиной доброты плуты запрятаны незримо. Озирая мир вокруг, вскрываем мы его нарывы, В этом наши цель и долг, иначе кто мы, как не гниды?

Открыл глаза — так начинается кошмар. Закрыл глаза — и кошмар продолжается. Ни в жизни, ни во сне ничего не меняется: Время сквозь пальцы, время сквозь пальцы. Потребляю кофе, как бариста наркоман, Заливаюсь чёрной нефтью, чтоб не сдохнуть по утрам, Как гонщик-украинец, я фигарю по газам. Когда последний раз спал, гадаю по глазам, Как убийца-фетишист, я их собираю, Четыре часа ночи — открываю саперави. Проблемы беру только самым крупным номиналом, Изменяю Морфею и по факту полигамен. Быть на грани каждый день — тот ещё кошмар: Пересматриваю эпизоды жизни, как сериал. Как плохой любовник, этой ночью точно недоспал, Занимаясь рэпом, чувствую, что я как Фредро Старр. Все заметки в рифмах — это точка невозврата, Разъёбывая бит, не получаю я зарплату, Измотанное тело, но кристально чистый ум, Фредди не догонит меня — я не усну. Открыл глаза — так начинается кошмар. Закрыл глаза — и кошмар продолжается. Ни в жизни, ни во сне ничего не меняется: Время сквозь пальцы, время сквозь пальцы. Мама, спаси меня из этого кошмара, В омуте больничной робы утонет мечта. Где мой путь? Гены ушедшего отца, Для меня и три сосны как лес, и он никак не кончится. В чем причина злобы вашей? — Я же был с вами добр. Как же так? Кто вы? Выхожу из дома, Захожу домой, выхожу из дома снова, Выблевать гортанью с кровью каждое доброе в ваш адрес слово. Я пытался быть другим, пытался помириться с бесом, Бестолочь совсем, самый серый в этой массе пресной, От отчаяния и страха раскололся надвое, В своей черепной коробке как в тюрьме, А ведь когда-то был молод, свеж, Теперь же зол и замкнут — режь, док, Я на больничной койке, и единственный вещдок Моей пропащей жизни — это лишь пустой листок. Открыл глаза — так начинается кошмар. Закрыл глаза — и кошмар продолжается. Ни в жизни, ни во сне ничего не меняется: Время сквозь пальцы, время сквозь пальцы. А я бегу по кругу, будто кот, привязан к дубу, Запряжён в узду, и к плугу отношусь лучше, чем к другу. Ругань и собачий лай окружают, будто Гай Юлий Цезарь легионами — египетский Синай- Яй-яй, снова утро, из утробы я понуро Вылезаю будто Шнуров из какой-то новой шкуры. Шкуроходов оборот, двор уже как огород, Я иду лунной походкой мимо кратеров болот На работу ради мани, чтобы, сидя на диване, В ус не дуть, смотреть Дудя, поглощая пиросмани. Пироман своих мечтаний, роди заново, маманя, Чтоб герой в моём романе не погряз в самообмане вновь. Брошусь под машину, если не собьёт сама, Мой девиз по жизни краток: ради цели — до конца. Засыпая в луже скорби, просыпаюсь по утрам, На устах один вопрос: «Где кошмар — здесь или там?»

Эти мёртвые глаза В зеркале молчат всегда. Иду к идее через мрак, Жизнь в дороге — Керуак. А я поставил цель на день, цепь надел, С первыми лучами покидаю цитадель. Сверху цвет пастель, пока горит апрель, Среди тел и дел найти свой удел. Но как сбежать от кошмара? Лишь крошки в карманах, да мошкара на ранах. И старт дан, но один его удар Как инфаркт миокарда, — до стационара. Проснулся рано, в глазах — азарт, Съедаю хейты и фарт на завтрак. Мой каждый файт — до угара. Планы на завтра: Быть старым скарбом, сданным в ломбард. В разгаре битвы не свернуть назад, Пока звучит барсов гроза. И пусть мертвы глаза, я не всё сказал, Это — не точка, знай, это — лишь запятая. Эти мёртвые глаза В зеркале молчат всегда. Иду к идее через мрак, Жизнь в дороге — Керуак. Идеей живу — просто псих, Смиренно пишу свой грязный стих, Социум притих едва запахло жареным, Разумом отравленный, властью окровавленный. Словно «Смертью Сталина» печален «Пионер», Наплевал на цензуру, беру с него пример. Условный Шрёдингер, доживаю года мертвым, Несуществую — Дёрден, шизик как Бёрдмен. Готов перевернуть мироздания устои, Прожил четвертак, но понял что не стоик, Ведь дело было во мне всё это время,. Тело гнило на дне вместе с теми, Кто так же сильно болен и сбился с пути. Нахуй ты иди, всё, что хочешь — запрети, Идея взаперти — это бомба. Тик-так. Мёртвые глаза, ну, скажите, что не так? Эти мёртвые глаза В зеркале молчат всегда. Иду к идее через мрак, Жизнь в дороге — Керуак. Ау? Я иду. Стоп! Я бегу. «Где я?» — На лету лоб осенила идея. Атомоходом по тонкому льду Я бреду как в бреду на свою же беду и тону Будто молодой Лео, Проводник в мир иной — капитан Немо. Поэма банальна как время — немое, Экран голубой на глазах как бельмо, в нём Мёртвые лица мечтают лишь спиться, Скорее пасть ниц как в «Пленнице» Вицин. Хитрее пасть, озлобленней челюсти, Бегу от них прочь как из Зимнего — Керенский. Эти мертвые глаза В зеркале молчат всегда. Иду к идее через мрак, Жизнь в дороге — Керуак. Ковчег мой пустой, За бортом — лики Гойи, Смерть им к лицу, А глазам — паранойя. Волнам отдаюсь И, спускаясь по шлюзам, Как мантру шепчу я: «Никто мне не нужен».

Время застыло, смерть встала на цыпочки, Тихо крадётся, ждёт шанса, подыскивает, Но наши руки нежны, молоды в глянце, В ритмах танца по клубам, барам, Ноги на пляжах в сланцах. Оно нас не догонит, Мы очарованы светом, софитами, Величием моря и ветра, моя планета! Но морщины тараканами по стенам ко мне бегут, Время — невидимый убийца, и я так жду, Что старость окутает белым, слепым, Безответным холодным туманом, Что молодость кончится быстро, Оказавшись разводкой лохов, Пустыми словами и наглым обманом, Что дети, встав на ноги, молвят: «Ты не отец нам», — И, развернувшись, уйдут своею дорогою И оставят меня подыхать Голодной жизнью, Пустой, одинокою. Каждодневно утопая в грусти собственном причале, Не встречаясь с ней очами, вечерами опечален. Чересчур, порой, дичаешь, чувство чести притупляя Частоколом заточенья и вином Бахчисарая. Очень просто заблудиться в пелене своей пучины, Сжечь мосты и не вернуться, не найдя на то причины, Но поверь, не ты ведь первый, кто устал от бытовщины, Ведь порой это так сложно: вытащить себя из трясины, Хотя вокруг столько людей, ты дрейфуешь на льдине, Одиночества Тесей в лабиринта середине, А вокруг лишь стены, замки, да ехидные всё маски — Просишь помощи у них, а в ответ одни отмазки. С головою окунаясь, начинай сопротивляться, Или скоро непотребство обернётся просто блядством. Одиночество — не бедство, не болезнь и не заразно, Одиночество — есть средство, чтобы сделать мир прекрасней. Всем всё равно было, с тех пор как стал подростком, Лицом проткну небо, чтоб вдохнуть ноздрями космос, Это запах вселенной, не твоих волос, Упаду пренепременно, ведь я смертный, не колосс. Рождён проиграть, но умираю за победу, Гордишься да ведь, бать? Режу вены кромкой хлеба, Один во вселенной, впрочем как и каждый, Тень брошу на стену и создам свой мир бумажный. Ну и что же дальше, снова страхи и сомненья, Все вокруг покрыты фальшью, это наше поколение, Горы тлена ежедневно лицезрею за окном, Город пленных пожирает безучастно, как планктон. Просто страшно как комфортно одиноким быть сегодня, Часто честно, жаль что тщетно выражаем мы тревоги, Ведь не важно что там дальше, твою смерть задаблтапят, И оставленную память комментами испохабят.

Нет, я не Байрон и не стою пера его, Но я тоже пишу, только тайно, Стихи, что пора умирать, Что жить не комильфо, Не утихнет искра моя, Искромсает, желая добра. Она Оберёт и оставит пожар, обереги сжигая дотла, И тоску подкинет в сердце мне зияющая дыра. Куда убежать? Я уже вылил ушат Этой лапши на ушах. Ещё не мат, уже шах, Увяз по пояс в лесах, Погряз в неоновых рекламных вывесках До боли в висках. Впопыхах теряется страх, и хоть застрял в тисках У вечности, ты продолжаешь веришь в себя? Зря. Нет я не Байрон, до него далеко, Лучше я убегу, как с утра молоко, Убегу от страха быть бесталанным, Лучше голову на плаху, как пена в ванной Выйдет страх из среза на шее, Не нужна удавка, упал ошейник. И, пока мозг медленно в корзине умирает, Обезглавленное тело свободным стало. Потому что нет больше ебучей головы, Это атавизм как обращение на «Вы», Страхи, сомнения, смятение и слабость Отделились от тела топором толпе на радость. Мысль довольно проста, не так ли? Проблемы и границы в голове по факту. Открой сознание, разорви оковы, Переверни мир — ты и есть точка опоры. Не Байрон, Шекспир, Маяковский, Северянин, Не могу посадить идеи семенами В головы людей, в умы поколения, Меня ждет забвение, словно Windows Millenium. Но я стараюсь, стараюсь каждый день, Количество текстов скоро справит юбилей, Написанные в стол, они там и умирают, Но каждый такой текст меня приближает ккраю.

Колея коли якоря на абордаж Затянули в рутины с корягами мрак, Будто даже с небесными хлябями В сговор вступив, утопили дождями меня. <Рецидив> — Не пройдёт ведь и дня, чтоб утихла возня в голове, Хоть и так весь я в пепле, Купаюсь в золе как Жалелов — в тенге, Каждый мыльный брусок приближает к петле. Одна чехарда — тают года. День ото дня всё крупней борозда Начинает казаться уютной и дыра, Хоть дерьма в ней уже через край <как на дворе в марте>. Жизнь уместится на перфокарте, Спокойно ей хватит восьмидесяти байт, Ведь живёшь по инерции точно, что курица Без головы, что шагает по улицам. Лица смешались, сутулясь и скалясь, Забыв, что такое сочувствие, жалость. Ты думаешь, будто кому-то да нужен, Очнись!.. Ты — блюдо на ужин Любителям суши. Туше прямо в душу. На шее всё уже игольное ушко от груза ролей Обязательств, пороков, шаблонов и схем, привычек и вкусов. И все ипостаси — в рубахе хоть, в рясе — Сходу сожрут с потрохами и мясом, вплоть До того как перестанешь быть нужен, Затем — на форшмак в синяках и контуженным. Лучше решайся, ближайший же шанс свой Используй скорей, чтобы с якоря сняться. Швартовы отдай, выпрыгни за борт, Оковы, прощайте, я больше не заперт. Пока! О-о-о оковы: Сколько росли, — столько падали снова, Сколько людей, — столько падали скопом, От стыда даже ад горит, с богом. Всё тело в якорях, как у моряка тату, Попытавшись бросить их, приблизился ко дну. Привкус металла поселился во рту, Все надежды превратились в слюну, Что медленно, на асфальте высыхает, Это зеркало, говорит: «Что с нами стало?» Ненамеренно, но всё же уступаю, И потерянно, по пустым карманам шарю. Ведь с детства себя лепил пластилином Из других людей, я был манекеном Без лица как Николас Кейдж, Без лица и в маске как Doom. Соцсети — лицо, такой, вот, New Age, Если обаянья нет, то не нужен парфюм. Ведь с детства себя усердно из других лепил, Таким честным казалось, всё что телик говорил, И я потерялся где-то там между каналов: Сижу и жду, когда вернется мама, И я потерялся где-то там между каналов, Прошло столько времени, а я всё жду сигнала Я-я-я якоря: Сколько росли, — столько падали, зря, Сколько людей, — столько падали, да Пусть всё сгорит, начинаю тут я. Как выйти из пристани? Якоря боли моей тяжелы, и тянут вниз они. Я бессмысленно писал строки, чтобы выжать все соки Грязью этих букв из пышных тел моих якорей-подруг, Но понял вдруг, всё ещё на шее цепи, Далеки, недостижимы цели. В какой тебе полёт, если ты ползёшь с трудом На плечах с мешком обиды в центнер? Прежде всего на себя самого, Защищая как цербер свою кучу навоза, А мог бы сбежать с первым обозом из города, В котором родился и рос. Ведь он давит на перепонки шумом, На сознание серыми ущельями зданий, Актерами вокруг, хоть это не концерт, Столько возможностей, путей, но ты сжат, как будто в карцере. И под панцирем на все засовы Запереться от семьи, друзей, Держать от них дистанцию. Мимикрировал перспективу в разочарование. (Очаровательно!) Где мыс Доброй Надежды не подскажет Нептун, Мой компас сломан, а небо затянули тучи. Якорь внутри, мне не нужен камень у ног, Чтобы в закрытом море уйти на дно.

А я в детстве плакал по ночам От мыслей, что всё это может в миг закончиться, И я ужасно скучаю по всем мелочам Отчаянно крича в лицо своему одиночеству. Выбор всей жизни перед глазами: Жить на Канарах или сгнить в канаве, мечтать о теплых странах, Лететь в бесконечность с мыса Канаверал, Быть отщепенцем по жизни, себя ругая, Мы хотели добиться всего в двадцать, брат, но жизнь другая. В холодных вагонах трамваев мёрзли, Брат, куда доведут тебя слёзы? Каждый день с утра на работу В подземных тоннелях мечтая о звёздах, Мои пустые глаза открыты, Замороженный город с открыток из памяти выкину. Стон в коридорах, Боль в животе, спать стоя, дух сломлен, Спой мне белым шумом минорным из горла Сказку, что позволит забыть всё, что помнил. Ночь поглощает, принимает как мать, Она вечно голодна, этот голод не унять, Ночь прекрасна, ведь её пелена Может скрыть всё и даже меня. Благодарю со стороны пришедшее знамение, Ночь беспросветна, но в ней откровение. Мысли мои так темны, словно это Vantablack, На столе стоит вино, что собрал с багровых рек. Хоть тут и не ГУЛАГ, но охуел бы даже Солженицын, Социальный лифт обоссан, кнопки сожжены, сын. Выхожу из дома под депрессивный саундтрек, Моя самооценка — это личный боди бэг. Вижу людей образ, но не вижу их лица, Иду по городу с желанием вскрыться, Кошмары собираю, как сирот — детдом, Гонораром бессонница к тому, что было днём. Злюсь до пены из-за тлена бытия, Раздражает всё, как без пены для бритья Водить по коже бритвой под звуки нытья. Это ночь как битва, и поле в ней я. Ночь поглощает, принимает как мать, Она вечно голодна, этот голод не унять, Ночь прекрасна, ведь её пелена Может скрыть всё и даже меня. Я пасу стадо мериносов на полях, Ночная Илиада начинается опять. Время приключений, только Цербер вместо Джейка. Спускаясь глубже в ад, подумай хорошенько. Мой рацион — лабиринты лишних слов, Сказанных не к месту между стройным рядом снов. Монтажёр аттракционов словно Эйзенштейн Мой разум — чемпион по расставлению сетей, Раз угодив в них, дальше путь лишь только вниз В бездну компромиссов меж желанным и мирским, В пучину сокровенных тайн и спрятанных личин, Одни скрыты сознательно, другие — без причин. Здесь мечты превращаются в фобии и вызывают лишь страх, Здесь как мигрант на пособии, гордость сидит в заточении благ. И солнце не греет, как лёд батареи. Исчезнешь — никто не заметит будто парящая птица — ступенек. И как конкиста, продираюсь я вглубь, Отброшу коньки или приз заберу, я не знаю, Предпочту ли ад раю, Жизнь помойной крысы гибели самураем. К своему же стыду, я увязаю во тьму, Где верность уму заточили в тюрьму. Я умру? Или закончу игру? Нет в этом разницы, проснусь поутру. Ночь поглощает, принимает как мать, Она вечно голодна, этот голод не унять, Ночь прекрасна, ведь её пелена Может скрыть всё и даже меня.

Несутся вагоны, я стою на перроне, живой Потому что виску не хватило патрона, В плеере «Моя оборона», уо-оу <уо-оу>. Без посторонних и без подворотов, Я друг подворотен и иногородних, Боюсь лишь, что мой поезд ушёл <уо-оу>. И что мне делать? Я не знаю, как мне быть, И в чём же дело? Досада заставляет выть И думать, где же свет в конце тоннеля, В чём же секрет полишинеля? Может, так и надо? Может, нет ответа? И поиск будет вплоть до места на том свете? Кто бы дал совета заплутавшему поэту Между настоящим, будущим и прошлым силуэтами? По традиции замыкаю тройку лидеров В гонке, где я и мои лица В отражениях окон больниц Под названием «Этот мир», Где накормят мечтами о здоровье души, Но на самом деле закроют, Скажут, чтобы ты никуда не спешил И думал о Боге, Ведь он тебе в помощь, Накроет на стол И путеводной звездой укажет на Мекку, Но не подскажет, как это быть человеком Там, где ждут от тебя лишь хищных повадок убийцы, И так из века в век. Стоя на ночном перроне Под фонарем, отрезающим мрак, Потоками талыми стекает на рельсы вода Я задумал удрать От мыслей, что любви не видать, Не существует её, А свобода моя — лишь обман, Чтоб я молча исправно платил налоги И ходил на выборы, И любил человечество искренне, И покупал, чтоб колесо рынка крутилось, И был патриотом, И сделал внуков маме на радость, И ел в кинотеатрах культуру в сласть, И сдавал подлецов, задумавших гадость, — Отстаньте! Тают дни, но смысла в них Не больше чем водить по воде вилами. Всего один шаг и состав унесёт меня туда, Где вечный покой, подальше от этого страшного сна. Ну же, не томите вы меня, Не подбирать можно эпитетов зазря, Не ворошить свои извилины в мозгах, Ответов нет. День ото дня Чистоту блюду в клозетах, разум весь покрытый пылью Будто видеокассеты, что на полках позабыты. В двадцать пять не больше, чем на стенгазетах в доме быта Раскопал истин в чертогах, в чём же суть быть человеком, Жизнь — это метаться наугад, авось, вслепую, А вокруг все как бараны: «тьма дорог — бери любую», И стоишь как истукан, Ещё шажок и вот, ты в бездне с головою и пропал. Несутся вагоны, никого на перроне, Лишь окурок папиросы и бутылка Peroni, А жидкость из неё смывают дожди. И жаль, что часто в простое Когда нет покоя, выбираешь простое — Сдаться шторму и признаться без сил, Что пластмассовый мир опять победил.

Невесомость небытия ощущается предвзято: Заснув молодым, ты проснёшься как-то старым С серебром на висках, погружённый в ящик, Засыпающий впотьмах в обнимку с пустой тарой. Позабыты имена, все истории новые, На конвейере плодятся нам враги и герои. Мы Стёрты из памяти в порошок как насекомые, И получим лишь то, что заслужили покойники. Куда ни взгляни лицедеи и хамы, Вроде, не в лесу, но всюду щепки пилорамы Улетают в трубу куда-то рядом с Панамой, А тощим лицам вокруг как будто ничего не надо. Строем и нищие, казармы и храмы Строим, разрушаем, потом строим сначала. Замолим грехи, затем залечим свои раны, Вновь печально вздохнём, да головой покачаем, Но ничто не заставит слезть петуха с насеста, Ни гибнущий брат, ни опороченные сестры, Лишь бы делал детей, холоп, да знал своё место: Вот тебе бутылка, вот матрас, вот невеста. В обществе традиций обуздают и прыть, В обществе амбиций главный бог это корысть. В обществе мздоимцев суд тебя не защитит. В обществе заик тебе родиться и загнить. Хуже не будет, ты знаешь наверняка, Только не вздрагивай, как постучат вновь со дна. Время прощаться, в горле ком, но, пока, Спи спокойно, родная, спи спокойно, страна.

Я так не хочу, нет. Я так не могу, нет. Я просто прекращу Всё, что было здесь. Я просто утонул, — Ничего не надо мне. Хочется раскладывать по полкам как в «Галилео», Но я так не могу, я так не умею. Медленно обнимаю плечи, трогаю лицо Собери мне сердце, — оно так не целостно Это конец? Разве? Не знаю. Тьма. Что? Подумай о хорошем, в этом моменте ты уйдёшь. На новый круг заходишь, всё ещё раз проживёшь, Каждое решение, и конечно встретишь её. Концепт выбора парадоксален вовсе после жизни: Либо ещё раз, либо совсем исчезнешь. Каждую ошибку повторишь, Каждую секунду боли, Это — твой мир, Но он тобой не доволен. Ну же, давай. Выбирай. Ну же, давай. Выбирай. Опять.